Евдокия Александровна Литвинова

Бабушка Дина

У каждого, наверное, встречались в детстве и юности люди, которые оставили глубокий след в наших душах и, как результат, в наших судьбах. Для меня одним из таких людей была моя бабушка - Евдокия Александровна, или, как я её всегда называл, бабушка Дина. Я не так много знаю о её прошлом, и то, что я напишу дальше, просеяно через дырявое сито далёкой детской памяти. Мне помнится, что выросла она в многодетной крестьянской семье в Ельце, была, по рассказам, искусной кружевницей в юности, закончила учительские курсы лет в 17, ещё до революции, и тогда же начала преподавать в деревенской школе. Когда я начал осознавать окружающий мир, заметной частью которого она являлась, бабушка уже была на пенсии, проработав учительницей, практически без перерывов, около 50 лет, из них лет 40 в школе моего родного подмосковного посёлка, где она поселилась вместе с мужем в 20-х, родила двух детей и вырастила несколько поколений учеников. Разумеется, в посёлке она знала всех и все знали её - как свою учительницу и учительницу детей, внуков и родителей. Она пользовалась непререкаемым авторитетом и уважением большинства, к ней приходили за советом, за поддержкой. Среди её учеников были, судя по всему, люди известные и занимающие заметные должности, но это никак не сказывалось на её жизни, кроме одного случая, когда она стала слепнуть от катаракты, и её ученик, один из ведущих хирургов-глазников Москвы, убедил её лечь к нему на операцию, после которой она снова смогла читать, но уже не расставалась с очень сильными очками.

Мне бабушка Дина запомнилась, как пример поразительного терпения. Она не была мягкой и безответной - скорее наоборот, многолетнее преподавание математики оставило отпечаток строгости и твёрдости, сочетаемой с уверенностью в себе и железным характером. Но всё это было направлено на других - для их же пользы, пусть не всегда к их удовольствию. В отношении себя она довольствовалась малым и редко по-настоящему жаловалась. Когда она как-то зимой, неся чайник с кипятком по обледеневшей дорожке, поскользнулась и страшно обварилась, я помню, как совершенно стоически она переносила последствия ожога и как безусловно и безоговорочно доверяла лечащим докторам, выполняя все предписания и процедуры со своим обычным убеждением в правильности необходимого.

Жизнь её не слишком баловала, но она всегда принимала, как мне теперь кажется, с твёрдым смирением то, что ей было отмеряно судьбой, зная, как многим не доставалось и этого. Она вышла замуж поздно по деревенским понятиям, муж её был моложе на 10 лет, тоже из деревни, выучившийся на инженера-строителя, специалиста по мостам. Он мог остаться в тылу, но пошёл на фронт добровольцем и погиб в 41-ом, обороняя Москву, вблизи села Медное под Тверью - меня назвали Алексеем в его память. Бабушка Дина с двумя детьми прошла через эвакуацию на Урал, вернулась назад в Подмосковье в свою школу, вырастила детей - оба получили высшее образование. Старший сын, мой дядя, стал крупным архитектором, в числе прочего он с друзьями спроектировал три станции метро в Москве. Моя мама стала учительницей русского и литературы, а потом много лет проработала в поселковой библиотеке.

Память раскрывает отрывистую картину прошлого, и отдельные детали всплывают из глубины, несвязные и разрозненные, как штрихи повреждённого временем наброска. Бабушка никогда, на моей памяти, не надевала лежавший у неё в шкатулке орден Ленина, полученный за учительскую работу. И она так и не стала директором школы, где проработала столько лет, уйдя на пенсию завучем, поскольку не хотела вступать в партию. Сколько я её помню, она жила вместе со своей сестрой Александрой, которая была для нас бабушкой Сашей, ворчливой, постоянно и добродушно ругающейся и расплывшейся, полной противоположностью сухой и строгой бабушке Дине. Позже я узнал, что она приютила сестру после её возвращения из лагерей, где та сидела "за растрату" по бухгалтерской части. Две сестры постоянно препирались по мелочам в бесконечной, привычной и беззлобной склоке, когда взаимное внешнее неудовольствие скрывает такую же взаимную потребность в близком человеке.

Когда ей уже было за 90, с бабушкой Диной случился удар и она оказалась полностью парализованной. Я приехал её навестить на второй день и обнаружил её лежащей на высокой импровизированной кровати в большой комнате дома моих родителей, где она тогда жила. Врач, осмотрев её, запретил давать ей питьё и еду, и мои родные, не имея большого опыта по уходу за больными, последовали этому совету, как умели. Видимо для того, чтобы не создать впечатления полной безнадёжности, тот же врач посоветовал родным протирать ей глаза слабым раствором борной кислоты, чашка с которым стояла здесь же рядом на тумбочке. Я посмотрел на её спекшиеся губы и, поддавшись внезапному импульсу, схватил чашку и поднёс к её губам. Она проглотила те капли, которые там были, с жадностью, которую я никогда не забуду.

После этого нам удалось её напоить и начать более или менее нормальный уход и лечение, которое посоветовала наша знакомая - замечательный врач Евгения Лазаревна (о ней я как-нибудь тоже попробую написать). Состояние бабушки Дины стало улучшаться, и, возможно, что она могла бы восстановиться понемногу, но врачи-специалисты прописали ей сильнодействующее (и дефицитное) лекарство, и она, после кратковременного подъёма, осталась живущей в далёком от реальности мире воспоминаний и иллюзий, а потом тихо угасла. Вскоре после этого, пережив старшую сестру всего на пару дней, неожиданно скончалась и бабушка Саша, которой не на кого стало ворчать.

Да, а ещё бабушка Дина пекла совершенно потрясающие деревенские лепёшки, рецепт которых так и остался для меня загадкой.

26/03/2007            Алексей Никитин