Сергей Беляев

Этот Человек был Другом нашей семьи. Помощником. «Старшим сыном» называл его папа. Мало что строилось нового у нас в доме без Сергея. Он – красивый, неизменно весёлый, очень высокий  (именно с него – в свои 6 лет я была в этом уверена! – был «срисован» известный тогда «дядя Стёпа»)  – относился к нам,  как к младшим братишкам и сестренкам, папу называл «дядя Боря», маму – «тётя Лена». Я долго была в него по-девчоночьи влюблена, и когда он пришел со своей невестой к моим родителям (мне было тогда 12 лет, Сергею – 25 лет), я искренно про себя обиделась, что меня он не дождался…  

После 1999 года, когда папу мы проводили в последний путь, Сергей стал бывать у нас всё реже и реже… Теперь-то я понимаю, что у папы с Сергеем во многом были отношения отца и сына – оба по-настоящему уважали друг друга… Мы же, остальные Никитины, не так серьёзно относились к «Серёге», и хотя по-своему любили его, но – в силу разницы в возрасте, интересах, окружении… настоящими друзьями не стали. Я жалею об этом. Не смогли мы поддерживать его так, как это делал папа.

После неожиданной кончины Сергея (инфаркт – заснул в электричке и не проснулся) меня долго точила вина перед этим человеком – он никогда не жаловался нам, а мы сами не догадывались о том, что ему нужна помощь…  Неотступное желание поговорить с ним, успеть сказать всё хорошее, что надо было успеть при жизни, сложилось в песню. Когда она сочинялась, мне представлялся и папа, и погибший одноклассник Юрка Кондрашов… но образ Сергея был рядом всё время…

Подожди. Оглянись. Чуть постой.

Подари мне минутную радость.

И улыбкой своею простой

Отведи мою боль и усталость!

 Я устала от мыслей и слёз,

Что тебе я помочь не успела,

Не успела понять и обнять,

Не успела сказать, что хотела…

Ты теперь далеко в небесах…,

А ты нужен, так нужен мне рядом!..

… Вдруг … ладонь моя в крепких руках!

И окутана я нежным взглядом…

Ты пришёл ко мне! Значит, - простил,

И я счастлива, да - бесконечно!..

Эх, хватило бы только мне сил

На живых. Время так быстротечно…

А «воспоминания» Сергея Беляева попали мне в руки незадолго до годовщины его похорон: я перебирала старые письма, присылаемые нашим родителям когда-то (их – буквально мешки) – читала, «сортировала» как могла, и вдруг в руках оказывается толстый конверт с незнакомой фамилией: достаю исписанную фиолетовыми чернилами тетрадку, начинаю читать и… ничего не понимаю! Кто это и для кого пишет?.. Как это к нам попало? – читаю дальше… и вдруг начинаю чувствовать, что это… Сергей Беляев… Фамилии «Беляев» нигде так и не упомянуто, но чем дальше я читала, тем более понимала, что это он. Письмо же отправлено, видимо, его армейским другом. Читая, не раз начинала то смеяться от души, то еле сдерживала (а то и не сдерживала) слёзы.

Потом прочла всё маме – она была потрясена: «И это Серёга Беляев написал, которого в школе считали по русскому языку и литературе полной бездарностью! Какой язык! Какое умение выражать свои мысли и чувства!.. Совершенно не помню, чтобы я это читала… Ошибок-то много?» – «Много, но знаешь, мам, на них как-то внимания обращать не хочется…».

Перепечатывая дорогие для меня листочки,  основную массу ошибок я исправляла, но весь текст оставлен, как есть. Написал Сергей, видимо, всё это в первый год своего пребывания в армии. Скорее всего, в несколько приёмов, без долгих временных перерывов – в течение недели-двух… Это мои предположения.

Конечно, в этих «воспоминаниях» 19-летнего парня для меня, в первую очередь, драгоценны упоминания о нашей семье, о моих папе и маме. Да еще такие непредвзятые! Когда человек рассказывает «по велению души», а не «под заказ», не потому, что эти люди - знаменитости (в то время известности Никитиных еще не было). И я буквально преклоняюсь перед всей незатейливой жизнью этого Человека и таким же простым её описанием.

Анна Никитина

 

Сергей Прохорович Беляев (08.10.1951-28.04.2004 гг.)

 (перепечатано с исписанной фиолетовыми чернилами

тетрадки в клеточку – 37 пронумерованных страниц)

 Воспоминания 1971 г.

 

Есть у мужчины – вернее, у юноши – так сказать, граница между ребячеством и взрослым. Но эта граница – не запретная зона, как на границе Советского Союза с другим государством. Эта граница проходит по городам и сёлам, знойным пустыням и холодным снегам Заполярья. Точнее сказать, – это служба в вооружённых силах СССР.

 Мне, как и многим моим сверстникам, может на год моложе или наоборот, в тысяча девятьсот семидесятом году предстояло идти на службу в Советскую армию. Теперь я нахожусь на этой границе и прохожу действительную военную службу. Что было ДО этого, я постараюсь вкратце рассказать.

 

Началось это давно – где-то в пятидесятых годах этого столетия, когда мама меня родила. Семья, где я жил, имела свой дом и приусадебный участок. Отец, ныне покойник, имевший двухлетку при царе Горохе, был выгнан из следующего класса за то, что дал сдачи попу, который стукнул его по макушке за непослушание. Проскакал Гражданку, был ранен и много кочевал в поисках пристанища.

Как-то он рассказывал… Ехал в Тулу поздно вечером, не имея за душой ни гроша, в начале тридцатых годов (точной даты не имеется) к какой-то родственнице. Так как денег у него не было, а идти пешком не очень-то хотелось, он решил воспользоваться первой попавшейся телегой. А эта телега имела бочку для вывоза туалетного содержания из уборных. Он, недолго думая, сел на пробку сзади бочки и уснул. А когда проснулся, был уже весь в человеческом удобрении… Одним словом, к моему рождению, он был вполне взрослым человеком, который остался с двумя дочками на руках и с домом, полным клопов. Таким его присмотрела моя Мать, имевшая на руках дочку Геру, которая в последствии станет самой путёвой из всех нас четверых.

Имея жалость к людям и всему живому, моя мать пришла к ним в дом и стала наводить порядок. Это было в самое тяжелое время для нашего народа, когда за буханку, украденную с хлебозавода, могли расстрелять. И все-таки она не дала умереть с голоду своим падчерицам. Вымыла, одела старшую – Зинку, пристроила на завод. Гера и младшая падчерица Ира были еще маленькие, меня вообще не было.

Отец в это время отливал мины на заводе, целыми сутками не бывал дома. Мать работала на хлебозаводе. После окончания войны против фашизма всё помаленьку входило в свои русла. Пошли в школу и Герка с Иркой. Зинка продолжала работать сварщицей. Отец так жалел своих сирот, что впоследствии вышли сволочи.

Гера училась нормально и даже хорошо. Ирка же, избалованная отцом, пошла по его стопам церковно-приходской школы: хулиганила, грубила учителям. За всё это попадало матери. С годами Ирка начинала хаметь всё больше и больше, Гера же училась и росла обыкновенно, сдерживалась, когда Ирка переходила все рамки поведения. В этот период появился и я.

Отец уже довольно крепко вцепился в бутылку и помаленьку стал втягивать и Зинку, которая к этому времени уже работала в торговле и собиралась выходить замуж за дядю Ваню, проводника дальнего следования. Мать работала и в ночную смену, поэтому я часто оставался с сёстрами Геркой и Иркой. По рассказам матери один раз я был синий от «хорошего» воспитания сестры Иры. Ирка бросила школу и хотела работать медсестрой, но её оттуда выгнали за то, что избила одного больного. Гера этим временем поступила в Железнодорожный техникум и занималась плаванием в «Динамо». Ирка пошла работать в ателье, но и там она долго не удержалась, поставила  кому-то иголку под зад. Немного после этого поболтавшись, чуть-чуть не угодила в тюрьму. После чего, немного поработав в колхозе и тоже бросив, где-то работав и учась в вечерней школе, Ирка держалась, пока не кончила вечернюю школу. Гера этим временем кончила техникум и уехала по комсомольской путёвке на целину, где заведовала одним кошачьим полустанком…

Я уже смело и со слезами начинал помаленьку узнавать, что такое свобода. И как против угнетателей (воспитателей) надо бороться. Совершив побег из детсада, я до этого им как следует насолил, они решили «уволить» меня по ихнему желанию. На что я тут же поставил свой автограф. Но моя свобода длилась недолго. Через год я переступил порог Школы.

С первого же класса ко мне привили чувства неуспевающего. Ученье становилось хомутом, у меня ничего не получалось. Так или иначе, мне пришлось 4-й класс повторять два раза. Но зато я познакомился с удивительными людьми – Никитиными Борисом Павловичем и Леной Алексеевной. Это те, кто очень любит детей. Они только что построили дом и у них появился Аля. В общем, это разрослась такая семья, и я так с ними сдружился, что стал в ихнем доме своим человеком, что про это можно говорить отдельно.

Я учился в пятом классе. У Геры уже были двойняшки, Оля и Наташа, и супруг Виктор. У Зинки – дочка Лена, на год моложе меня. Супруг её дядя Ваня был вынужден уйти от них из-за того, что Зинка пила водку как лошадь. На неё глядя, запил и Иван. Скандалы, драки – всё это надоело, сначала их отделили, потом он ушёл, и вскоре после этого по пьянке утонул. Жаль его – хороший мужик был.

Испокон веков зять и тёща были недруги. И у Гериного мужа Виктора тоже  были прения с моей матерью. Он работал мастером железнодорожной ветки «Фрязино-Болшево» (почему-то её зовут кривой дорогой), на которой придётся и мне работать…

 

Учась в пятом классе,  и вплоть до восьмого, русский язык и литература были для меня кость в глотке. Может, это было от лени, а может, и от того, что была учительница Любовь Юлиановна Чуйко, с которой меня связывает не то дружба, не то любовь, но скорее всего, первое. Короче говоря, не было на протяжении 4-х лет ни дня, чтобы кто-то один из нас не вышел из класса. Я выходил по своему и её желанию, а она – только по своему. И всё это было известно всем учителям школы. Только не знаю почему, но другие учителя по отношению моей дисциплины и успеваемости, кроме немецкого, ничего плохого не имели, а по математике и физике даже хвалили: «Способный и т.д.» (но физика из меня не вышло).

Шли годы, все росли. Ленка Зинина уже училась на класс впереди, не смотря на то, что мы пошли в школу вместе. У Геры с Виктором появилась дочь Света. Ирка взялась за ум и училась в Институте имени Вишневского на 3-м или 4-м курсе. А про Никитиных что сказать? Что их уже стало не мама, папа и Аля, а мама, папа, Аля, Тиня, Оля и совсем маленькая Аночка.

У Никитиных в доме стало малость тесновато – и от мебели и от детишек, но так как дети вполне самостоятельны и каждый занят своим делом, это мог сказать только человек, ни разу не бывший у них. Нам с ребятами это было вполне нормально, и мы помогали Борису Павловичу – сначала, чем могли, потом сами ставили задачи и их вместе выполняли. Так у него во дворе появилась «П»-образная стойка, где могли висеть канат, шест и кольца, внизу был бум с изменяемым углом, очень интересный турник и яма для прыжков в длину и в высоту, стометровая дорожка и кольцо в 300 метров. Всё своими руками.

 

Отец уже не мог работать и пить водку как раньше, и потихоньку прижимался к кровати. Ирка стала жрать водку, а Зинка проходила курс лечения от этого зелёного змея. Летом в каникулы я подрабатывал на путях. Пенсий отца и матери уже не хватало. И я уже знал, что такое рубль и как он даётся. Наконец, я пошёл в восьмой класс. Профессию я себе выбрал уже давно, но где ей обучаться, стал искать по объявлениям и наткнулся на ТУ-129 (железнодорожников). Но тут есть ещё одно НО.

Начиная с пятого класса и до восьмого, я переходил с круглой двойкой по наукам, которые вела многоуважаемая Любовь Юлиановна. На уроках словесности никто не удивился бы, если б увидел меня с книжкой по математике или любой другой, только не русским. Писал я только контрольные работы. Можно было подумать, что я вундеркинд. В школе я уже добился всеобщего уважения, и на все жалобы Любови Юлиановны никто, даже директор, не обращала внимания. В восьмом классе я был самым высоким в школе, играл в баскетбол; насколько мог, тренировал пятиклашек, и ещё был старостой класса. В общем, где общественная работа, там и авторитет. Кроме этого, у меня была и нормальная, даже хорошая, успеваемость по всех наукам, кроме немецкого и выше указанных. Имея опыт учиться только в школе, не выполняя домашнего задания, я очень много списывал, а иногда, не успев, получал двойки, которые тут же исправлял на «четыре», а то и на «пять» (математика). Здесь, конечно, хорошо сказывается то, что после того, как я остался на второй год в 4-м классе, Никитины поставили меня на верный путь, и я всегда чувствовал их поддержку.

Несмотря на всё положительное во втором полугодии, я стал так небрежно относиться к урокам, кроме физики и математики, что рухнули все надежды на то, что я сдам экзамены в конце года. После очередного скандала с Любовью Юлиановной меня вызвала директор Галина Васильевна и провела беседу – это было в конце примерно апреля 1968 года - следующего содержания: «Сергей, мы все тебя уважаем, ты хороший человек и товарищ, всё умеешь делать, а до экзаменов осталось чуть больше месяца… и ты не можешь потерпеть от стычек с Любовью Юлиановной?» - я ей говорю, что мне всё равно: меня оставят на второй год или выпустят со справкой. Она продолжает: «Самое главное сейчас для тебя и для нас то, чтобы тебя допустили до экзаменов, а без подписи Любови Юлиановны тебя не допустят. А так как ты сам сдашь математику, то насчет русского мы что-нибудь придумаем». Я ответил «Хорошо» и вышел.

Как позже я узнал, что на педсовете Любовь Юлиановна устроила целый бой против меня и не хотела допускать до экзамена, и то, что со слезами выбегала из учительской, но всё-таки не устояла перед натиском моих защитников.

 

И вот наступили экзаменационные дни. Я готовился только по математике, билеты по русскому даже и в глаза не видел. Наш класс сначала сдавал алгебру письменно и геометрию устно, а затем словесность. Результаты были хорошие: геометрия – пять, алгебра – четыре из-за той же неграмотности по русскому. Я был в восторге и больше не боялся, что не кончу восьмой класс. Русский устный сдавал, как и все, только без правил. Жаль стало мне и Любовь. Она дала мне текст, в котором не было того, что спрашивалось в билете. Так я получил тройку. Сочинение я тоже писал, как и все, только потом мне его не показали, а сказали, что там очень много красного цвета. В общем, Свидетельство и хорошую характеристику я тут же отвёз в ТУ-129, успешно прошёл там медкомиссию и со спокойной душой уехал вместе с Никитиными строить дом их знакомым в Таловую Воронежской области.

Здесь я окончательно привык к Никитиным. Жили двадцать дней в палатке, двадцать дней строили дом. Причем их уже насчитывалось семь. Седьмая – Юлька, я – восьмой, и хозяйка с дочкой. Лена Алексеевна для этой цели разрезала палатку пополам и вставила туда такой кусок, и палатка стала в два раза больше.

Дом почти построили. Приобрёл некоторые навыки плотника и каменщика. Последние дни пребывания в Таловой закончились марш-броском на двадцать километров всей семьёй – отводили корову в одну из деревень. Посмотрели, как живут старые колхозники. В течение этих двадцати дней мы ни разу не видели телевизора, да и обыкновенного электрического света. Сфотографировали три фотоплёнки. Зато обратно летели на самолёте.

Невдалеке от нашего строительства был аэродром местного значения – дом посреди свежескошенного поля: взлетал и садился прямо на жниву АН-2 – кукурузник его зовут в простонародье. Загрузились мы своей большой семьёй, сели как в грузовик, и полетели ниже облаков, болтаясь словно флаги на ветру. Эту тряску я перенес – впрочем, как и все мои спутники. Долетели до Воронежа и несколько часов шатались по местному аэродрому, дожидаясь вылета на Москву. До столицы летели на комфортабельном АН-24 выше облаков, жевали конфеты, пили лимонад и т.д.

После своеобразного путешествия во дворе Никитиных появился новый спортивный снаряд «Лопинг».

Последний месяц лета я поработал на путях и пошёл учиться в ТУ-129 на помощника машиниста тепловоза. Учёба давалась с такой лёгкостью, что дома я даже и не притрагивался к перу. Может, это потому, что я старался понять и изучить больше. Мастером был Кузьмин Леонид, забавный молодой мужичок, он же вёл и спец. технологию, т.е. тепловоз. Не знаю почему – может быть, по росту – я стал старостой,  а когда ввели военную подготовку, - командиром группы. В училище нам платили 23,50 руб. стипендию. Была столовая, но она не работала до Нового года из-за той же русской манеры, что спешить некуда. Играл в баскетбол, ходил на лыжах (и дома тоже) и ещё записался в велосекцию на «Вымпел» - Сашка втянул. Там ходили всю зиму в бассейн и играли в футбол.

 

Дома дела осложнялись. Отец уже не вставал с кровати,  было ему уже 69 лет. Ирка заканчивала институт, Ленка – 10-й класс в школе, Зинка снова запила водку. Гера получила новую трёхкомнатную квартиру на ст. «Зелёный Бор». Отец по ночам так здорово кричал, что мне пришлось перейти в Иркину комнату, которая пустовала из-за того, что Ирка нашла в Москве одну женщину, у которой и жила всё время обучения, ходя по ресторанам и кинотеатрам столицы (средства шли из кармана этой женщины – преподавателя института Галины Александровны). В общем, жила припеваючи, хотя отец был очень болен. У нас с матерью и отцом бюджет был 90 рублей, чего было очень мало. Мать на зиму устраивалась работать на железку расчищать снег, я ей помогал, и к нам прибавлялось ещё около 80 рублей. За всё время моего обучения мать ни разу не была на собраниях. В ТУ мастер верил мне на слово. Этот Новый год я встречал в семье Никитиных.

1969 год для меня начался не как обычно – тостом вина, а тостом с яблочным соком. С этого часа я твёрдо решил, что вино пить не буду,  и сдерживаю это слово по сей день. В этот Новый год я первый раз в жизни сделал документальные кадры любительской кинокамерой «Кварц». И по возвращению со службы хочу по-настоящему заняться любительским кино, но об этом потом.

Спустя два месяца после Нового года, точнее в марте, мы с группой из училища отправились на лыжах в поход в одну из деревень большой Московской области, к одному парнишке из нашей группы – в субботу после занятий отправились на электричке до Сходни, а затем на лыжах до конечного пункта. Маленько заблудились и вместо намеченных 20 часов, прибыли в намеченный пункт в 22 часа. Днём я ухитрился искупать свой фотоаппарат «Зенит»в проруби речушки Клязьма, позавтракать на природе – в общем, как следует отвлёкся и покатался на лыжах. После этой прогулки осталась куча фотографий.

Весна была, как весна. Купальный сезон открыл второго мая. Проводили Вальку Токмакова в армию. Сдал с огромным успехом переводные экзамены в училище и измывался над тем, как Ленка, моя племянница, с утра раннего и до вечера позднего просиживала над учебниками и хотела сдать отлично экзамены в школе, но по физике получила тройку, и в дальнейшем не поступила в институт «трепологии» иностранных языков.

Лето – вернее, месяц отдыха – я проработал на путях и в довершение всего совершил путешествие в одиночку на велосипеде (дорожном) по маршруту «Болшево – Дмитров – Дубна – Кимры» и обратно «Кимры – Талдом – Дмитров – Болшево» общей протяженностью в оба конца 290 км. В Кимрах у меня живёт тётка и двоюродная сестра Надя. Туда почти до Дмитрова меня провожал сосед и друг Сашка – заядлый велосипедист на своём «Фаворите», а дальше туда и обратно в одиночку  –  причем, туда по ветру крутил 6 часов, а обратно – 8 часов. Устал, как чёрт, но добился своей цели, и на следующий день после возвращения пошёл продолжать учёбу в ТУ.

В этот день мне пришлось присутствовать на семейных торжествах своего мастера в качестве фотографа – у него дочка пошла в первый класс и, что удивительно, уже свободно читала незнакомый текст. У Никитиных в этот день в школу поступила Оля – тоже было торжество.

 

А до всего этого отцу исполнилось 70 лет, и он по-прежнему был прикован к постели, а 22 октября 1969 года в 23.30 его не стало. Во время похорон сёстры Ирка и Зинка напились вдругоря и устроили вместо похорон концерт со слезами. Мать даже не подпускали к гробу. Мне было жаль не отца, а мать, которая почти три года мучилась с больным отцом, недосыпала почти все ночи и от падчериц получила такую свинью услугу. После поминок в доме ещё целую неделю стоял запах перегара и курева. В общем, похоронные мероприятия оставили плохие воспоминания, и я стараюсь это забыть. Водки выпили много, но пользы ни на чуть. Стали восстанавливать хозяйство. Мать первое время не могла одна спать дома – всё боялась так называемой мести от падчериц: Ирка так и заявила, что «ты убила отца».

У меня в училище дела шли нормально, нас уже допустили к ремонту тепловозов серии ТЭ3, ТЭ2 и ТЭМ1. Правда, на правах учеников с оплатой 33% всего заработка. После Нового года, а точнее в феврале 1970 года, мы работаем на поездной практике – я и несколько ребят работаем в депо Москва-3. Интересно, что сначала меня поставили работать на станцию, на которой я ни разу не был (не только что дублироваться). Там я отработал два дежурства и был направлен в Лосиностровскую, где ездил по одному месту в течение двух месяцев. После этой «каторги» я был поставлен на ещё более сачковое место – завод комбикормов, где крутил ещё целый май и праздники мая. После сел на поездную машинку ТЭ1-265 и считал километры «Фрязино – Москва – Загорск» и т.д. Так я крутил до самого призыва в армию, до этого мы разделили дом с сёстрами через суд.

Мать меня проклинала, и по её словам, сидела над разбитым корытом. Но вскоре я провёл новую проводку, сделал дверь и стал дожидаться повестки.

 

У Никитиных уже было восемь человек вместе с ними. Маленький Ванюшка уже был заснят собственными хроникёрами на восьмёрку, и мы все вместе смеялись, как высшие сельсовета ходят назад и улыбаются. Никитиных старались переселить в новый дом, но из-за русской «нет того, нет другого» – в общем, они остались и эту третью зиму в своём уже обжитом и приспособленном домике. Одним словом, последние дни пребывания дома я посещал Никитиных почти каждый день.

Дома буквально за три дня до отправки я привёз машину дров и в течение 4-х без передышек часов их переколол.

Проводы были немножко как у всех и немножко не как у всех. Сначала я дал прощальный обед у Никитиных, а Герка уже готовила ужин дома. Я пригласил к себе ребят из компании непьющих – Сашку-соседа, Толика Горлашкина, Володю Кавлюгина, Серегу Силкина, соседок Людку и её сестрёнку Светку Сайкиных, Люду Баранову и Галю Терновую и Надюху Козлову. Ну а мама – своих друзей. Сели, меня поздравили. Старики ушли в другую комнату, а мы здесь. Я в этот вечер нажимал на соки, ребята – на напиток «Игристый». В общем, всё было как у людей и как не у людей. Самым радостным и грустным всё же был обед у Никитиных – с ними приходилось (впрочем, как и со всеми) расставаться на 3 года. А в августе я поругался с ребятами, и много друзей сразу потерял, остались только те, про которых я уже говорил.

Ещё хочется добавить несколько картин из моих проводов. Пели, танцевали, плясали до часу ночи, проводили малость гостей и легли отдохнуть до четырёх, надеясь на то, что успею ещё подстричься наголо. Но, как назло, до электрички осталось буквально полчаса, а я сидел наполовину оболваненный – это был обряд посвящения в солдаты, и он сорвался почти, но выручил опять тот же Борис Павлович, который в последние минуты прибежал с Оленькой ко мне. Вот с ними – Никитиными папой и дочкой Олей, Галей, двумя Людами, Светой, сестрой Герой, Сашкой, Толькой, Надькой, мамой, Виктором, Зинкой и др. я прошёл последний раз к станции.

 

 Болшево, Старые Горки, Солнечная 31/28. Это было 29/XI-1970 г.